Михаил Шемякин: без зверей мы бы озверели

Легендарный художник и скульптор рассказал о новых проектах, современном российском искусстве и любви к животным

Москва. 20 октября. INTERFAX.RU - Легендарный художник и скульптор Михаил Шемякин, которого в 1971 году советская власть выслала во Францию за инакомыслие, теперь часто бывает в России, где много работает и встречается с поклонниками. Недавно в бизнес-школе "Сколково" он проводил творческую встречу, перед которой дал интервью корреспонденту "Интерфакса" Юлии Чучаловой. Художник рассказал о своих новых проектах, близком друге Владимире Высоцком, современном российском искусстве, любви к животным и о том, почему русские и американцы похожи друг на друга, как никто.

- Михаил, вы часто бываете в России и помогаете молодым художникам. Как вы считаете, есть ли потенциал у российского современного искусства?

- Да, именно в России есть громадный потенциал. Я много бываю в глубинках России. Вот, например, недавно мы вернулись из Магадана, где встречались с интеллигенцией. Это была интереснейшая поездка. Новосибирск, Красноярск, я много работал в Ханты-Мансийске со студентами - колоссальный потенциал. Проблема в том, что мы, к сожалению, до сих пор не научились гордиться сами собой, понимать, что мы из себя являем.

При всем нашем пыжении, что за бугром плохо, что все нам по колено, у постсоветского человека в костях, наверное, осталась эта закомплексованность перед Западом. Она живёт в генах.

Я никогда не забуду советское отношение к иностранцам. Вот, скажем, в Эрмитаже что-то смотришь - отойдите, сейчас иностранцы подойдут. Ты еще не успел досмотреть, но какая-то группа иностранцев идёт, и тебя просто-напросто чуть ли ни за шиворот куда-то толкают. Это для иностранцев, сюда нельзя!

Нам навязывали этот комплекс. Нельзя зайти в бар, купить сигареты. Магазин "Берёзка", где какие-то завораживающие товары, сигареты, карандаши - их можно было купить только на валюту - франки, доллары. Но если у вас нашли даже 25 долларов, то вы могли сесть за это в моё время.

И ты понимал, что ты человек второго сорта. Мы видели иностранцев - красивых парней с длинными волосами, а у нас в мое время была борьба с "волосатиками". Могли поймать молодого мальчишку, у которого волосы чуть длиннее положенного. И он бредет по улице, рыдая и размазывая сопли, потому что ему в комиссии по борьбе с волосатиками машинкой посередине головы выстригали дорожку от затылка до лба.

Или стоит девица рыдает на 30-градусном морозе, потому что ей разрезали расклешенные брюки так, что у нее видны эти позорные теплые трусы до колена с начесом, которые были тогда у женщин. Просто подъезжала машина, и комсомольцы расстригали эти брюки.

А иностранцы шли в расклешенных брюках, в шикарных дублёнках, они держались по-другому, хохотали. Как здесь не заработать комплексы? Эти комплексы передались от тех родителей сегодняшним детям. Это проявляется во всем - в кино, в телевидении. Мы все время плюем в сторону Америки, но взять, к примеру, талантливого и обаятельного Урганта - это же американская программа.

Россия - величайшая страна, с колоссальнейшим, талантливым народом, но это пресмыкание, которое живет внутри постсоветского человека, мешает ему жить. Это самое позорное, что осталось в наследство от СССР. Хотя, повторяю, прежде всего надо не забывать всё то хорошее, что было создано и сделано за годы советской власти.

- Что сегодня нужно сделать государству, чтобы искусство в России развивалось?

- Когда-то я был приглашён в качестве наблюдателя на Совет по культуре и искусству при президенте РФ. И первым обсуждавшимся вопросом было создание налоговой системы, при которой, если человек жертвует средства на искусство, он освобождается от части налогов. Как на Западе принято - вы даете деньги на искусство, и вам списывают часть налогов. Но главой государства было сказано сразу, что это лишний повод для воровства и вопрос снимается.

Вот когда этот вопрос снова будет поднят, закон принят, и меценаты будут давать на искусство хотя бы пять процентов своих доходов, это уже здорово поможет искусству России. Ведь в России очень много интересных, талантливых ребят, но им нужно продвигаться. Живёт в Новосибирске замечательная художница Грицюк. Ее отец, грандиозный мастер, покончил с собой. Его творческое наследие может заставить вздрогнуть полмира. Но его никто не знает. Музеи нищие, и выставить его работы не могут. На футбол отпускается хрен знает сколько денег, которые еще и приворовываются. А искусство находится сегодня в загнанном состоянии. Сегодня правительство говорит не о культуре, а о физкультуре- футбол, волейбол, каратэ, дзюдо и прочее. А на искусство, по большому счету, им наплевать. И я это знаю хорошо на собственной шкуре.

Я недавно столкнулся с тем, что если вы, например, хотите рисовать экспонаты в Музее этнографии, то вам надо заплатить около двух тысяч. Билеты в музей стали сейчас безумно дорогие. Я спросил директора, почему так. Он ответил: нас сняли с обеспечения, и теперь мы должны зарабатывать на билетах, делаем все, что можем, чтобы выжить. А ведь это один из сильнейших и мощнейших музеев.

- Как изменилось отношение власти к искусству с 1971 года, когда вас выслали из страны?

- Ну, конечно, стало более свободно. Например, сегодня я прихожу в магазин и вижу трактаты Малевича, Филонова и других. А вы знаете, что в моё время не были доступны книги по Сальвадору Дали, Пикассо, Фрэнсису Бэкону? В библиотеке Академии художеств, где я занимался, были книги, на корешках которых стояли красный квадрат, треугольник или кружок. Кружок - это самая опасная книга, выдается только коммунистам со стажем. Квадрат - тем, кто только вступил в партию, педагогам и профессорам. Студентам было запрещено даже смотреть, а ведь там просто картинки.

Поэтому мы занимались изобразительным самиздатом. Мы знакомились с девушками, заводили легкие романы, и, когда уходило их начальство, а библиотека закрывалась в два часа ночи, мы сидели с фотоаппаратами в дальних комнатах и снимали эти книги. Потом мы это распечатывали и делали маленькие альбомы для себя, чтобы знать, что творится на Западе. А сегодня вы вынули из кармана телефон и просматриваете любого современного художника.

Но вы знаете, я всегда с нежностью вспоминаю 60-е годы. Время было страшное, тревожное, но и в тот же момент очень интересное, насыщенное. Потому что мы жили какой-то совершенно необычной жизнью. Эти ночные бдения на кухнях коммунальных квартир, обсуждения. Они жили своей жизнью, а мы жили своей. Это были два мира. Но мир был жестокий.

В 1971 году, когда меня арестовали, у меня была 64-я статья – "измена родине", расстрел. Меня выслали из страны под эту статью. Условие моего изгнания - в трехдневный срок я должен был покинуть Советский Союз. Мне запретили даже попрощаться с родителями. Нельзя было взять с собой ни одного предмета, ни чемоданчика - ничего. Я улетал в солдатском тулупе, сапогах, фуражке, и было несколько репродукций, какие-то вещи для натюрморта в маленьком мешочке.

Это было условие, я потом только понял почему. Потому что та часть КГБ, которая меня спасала, должна была условно выполнить 64-ю статью, которая предполагала полную конфискацию имущества. И ребята из КГБ где-то собрали 50 долларов и сунули мне в карман - для начала жизни на Западе.

Вот так на Западе я начинал свою жизнь, очень тяжело. Но я был доволен: там не было этих обысков по шесть часов, угрозы того, что тебя могут снова бросить на принудлечение, пробовать на тебе психотропные медикаменты.

- Как вы относитесь к делу "Седьмой студии" и ситуации с Кириллом Серебренниковым?

- Я понятия не имею, я ничего не могу сказать по данному поводу. Но сегодня финансовое положение театров такое, что если ты что-то не комбинируешь, то не можешь ничего делать, содержать театр. Интеллигенция фактически загнана в угол. Воровство чиновников прощается, закрываются глаза на триллионы. А если, допустим, Серебренников кому-то не угодил и где-то прокололся, значит его могут взять за шиворот.

Но по сравнению с моим временем это детский лепет. У нас, когда сажали на пять лет, мы говорили "детский срок", на горшке можно просидеть пять лет. Мы все, кто занимался серьезно искусством, прошли сумасшедшие дома, принудительное лечение, карательную медицину.

Мне обычно говорят: вы были диссидентом. Но я им никогда не был. Диссидентами были мой друг Володя Буковский, Наталья Горбаневская, которая умерла несколько лет назад, Владимир Дремлюга, Анатолий Марченко - они занимались политикой. А нас называли инакомыслящие. Не то что нельзя было картины или музыку писать по-другому - мыслить нельзя было по-другому. Мыслить нужно было одинаково.

- Вы являетесь гражданином США, но живете сейчас во Франции?

- Я живу во Франции, чтобы быть ближе к России. Раньше нам приходилось летать через океан, а ведь у меня много животных - они же скучают.

А в Америке я прожил 30 лет, очень люблю эту страну, я американский гражданин. Однажды Путин, увидев мой балет в Москве, захотел, чтобы и Буш-младший посмотрел его. И потом, когда мы пили чай в перерыве, Буш все время хлопал меня по плечу, кричал "great man", а Путин ему говорил: он и наш, и ваш. И Путин мне тогда сказал: ты не вздумай менять гражданство, тем более, что у вас такой шикарный президент, ты служишь России с юных лет и будешь служить, неважно, какой у тебя паспорт. Тогда он, в общем-то, очень неплохо относился к Америке и к Бушу.

Но я и не думал менять гражданство. Во-первых, это запрещено. Если бы у меня была мать американка или отец, я бы имел право получить второе гражданство. А если мать русская и отец кабардинец - русский для них, - то это нельзя.

А во-вторых, как я могу менять гражданство? Вот я поменяю, и что дальше? Для того чтобы въехать к самому себе, я должен буду визу получать что ли?

Меня спрашивают: а почему вы не вернётесь в Россию? Но как я могу вернуться в Россию со всем своим хозяйством?

Восемь лет я работал в Мариинском театре с балетами. Я месяцами жил в России, работал над эскизами к балету. Обычно машинально я подписываю свой рисунок. И когда я однажды выезжал из России, меня спросили, что я везу. Я ответил, что это альбом с моими рисунками, работа над балетом. А мне говорят: в этот раз мы вас пропускаем, но если вы еще раз подпишете свои работы, вы поедете в Москву, зарегистрируете свои рисунки, оценят их стоимость, вы заплатите налог и после этого мы дадим вам вывезти их. При ввозе то же самое. Представьте себе, это же просто абсурд.

- Сегодняшнюю ситуацию в отношениях России и США часто сравнивают с периодом "холодной войны". Как вы считаете, есть ли подобное противостояние межу народами двух стран?

- Говорить о том, что американцы плохо относятся к русским, - это просто нелепость. В основном идёт такая большая политика. "Холодная война" - это ведь очень выгодное дело. Идет накопление оружия, и торговцы оружием здорово процветают. Все, что связано с военной индустрией, начинает очень хорошо подниматься.

Из своего американского опыта я могу сказать, что никто так не близок к России, как американцы. И никто так не близок к американцам, как русские. Это многонациональная держава, как и Россия, с колоссальным пространством, с большими амбициями. И то, что сегодня происходит, - это величайшая глупость.

Позор для США - человек, который сегодня управляет Америкой. Моя супруга Сара, американка, плакала на следующий день после выборов. И не она одна. Ведь Нью-Йорк полностью проголосовал против него. Стояли молодые американцы, и у всех лились слёзы. Я тоже очень переживаю. Потому что это был такой позор, когда он пришел к власти. И когда мы выпиваем за столом, у нас всегда тост за импичмент.

- Ваша творческая деятельность простирается в совершенно разных направлениях – живопись, графика, скульптура, театр, мультипликация. Чем вы увлечены сегодня, над какими проектами работаете?

- Прежде всего меня занимает работа с моими студентами. Я преподавал в Воронежской академии художеств, а потом, когда начались проблемы, я своих ребят перевел в художественную академию имени Штиглица в Петербурге, где у меня свой профессорский класс. У меня занимаются восемь человек - два аспиранта и шесть студентов. Через два года у ребят уже будут дипломы. Они каждый год приезжают ко мне во Францию, где проходят сложнейшую месячную программу и находятся на полном моем иждивении. Потому что когда я их забрал из Воронежа, мне государство сказало: мы вам обещанных денег больше не дадим, а вот вы этих ребят и будете тянуть и оплачивать. Я уже привык к тому, что меня российское государство надувает. Трудно, конечно, приходится, но я их тяну.

20 ноября в Московском музее современного искусства откроется моя персональная выставка, где будут показаны мои последние работы. Там будет зал, посвящённый моему методу преподавания и работам моих студентов. Эта небольшая группа очень талантливых студентов занимает большое место в моей жизни. Правда, мужского пола у меня только один студент, все остальные - талантливые молодые женщины.

Кроме того, я сейчас работаю над двумя очень сложными проектами. Один из них - это изучение пятидесяти томов, посвященных русским народным говорам. Я выискиваю в этих 50 томах редчайшие слова, связанные с характерами людей, и потом делаю к ним рисунки, иллюстрации.

Например, слова "оберюхтя", "жвака". А кто такие оберюхтя, жвака? Оказывается, это разиня, растяпа. С такими смешными словами и иллюстрациями к ним мы будем делать программу для детей, которые будут запоминать эти смешные слова как дразнилки.

Или, например, такие слова, как "слямзить", "сбондить" - они, наверное, вам известны. А оказывается, что слов на тему "что-то увести" около трёхсот-четырёхсот, - любили в России воровать.

Встречаются и описания нерях, сопливых, косоглазых, кривоногих - русский народ был очень наблюдательный, довольно язвительный и шутливый.

Я выбираю самые выразительные слова, которые действительно могут войти в обиход. Дети будут запоминать эти слова и рисунки, взрослые будут смотреть эти книги, и этот исчезающий русский язык, может быть, будет воскрешаться. Кстати, первый словарь редких, забытых слов сделал Гоголь. А второй - Солженицын.

Второй проект – это "Русские загадки" по книге Садовникова. Я хочу показать через рисунки к загадкам склонность русского мужика к феноменальному абсурду. Из этого абсурда фактически и рождалась знаменитая школа ОБЭРИУтов. Эти загадки, конечно, знали и Хармс, и Олейников, и Введенский. В них отражено это состояние полного абсурда при абсолютно реалистическом быте.

Русский мужик жил в таком специфически реалистическом мире, предельно четком, а "отрывался" в этих частушках абсурда, нескладушках и загадках. Поэтому через иллюстрации к загадкам я стремлюсь показать склонность русского мужика к абстрактному мышлению.

Оба этих проекта вы увидите 20 ноября в Музее современного искусства в Москве.

- Насколько мне известно, вы очень много времени посвящаете и изучению истории искусства...

- Вернее сказать не истории искусства, а того, что в нём происходило и происходит, и какую роль оно играет в жизни художника и зрителя. Я очень много занимаюсь исследованиями. Недавно у меня была презентация в СПбГУ в Петербурге моего второго научного тома - это около 400 страниц. Называется "Пеленание, бинтование, укутывание в искусстве". Это изучение принципа бинтования, начиная с мумий и заканчивая тем, чем сегодня занимаются многие художники, работающие в этом направлении. В частности, всем известный Христо, который укутал в материал Рейхстаг в Берлине, а в Париже обмотал тканями и перевязал мост - Понт Нёф, чего только он не запеленал!

Это второй из 16 готовящихся томов. Первый том назывался "Буква, слово, текст". О том, как художники работают с текстом, с буквой. Например, комната, вся состоящая из текста. Или, допустим, улица, по которой бежит дорожка текста. Делались и такие эксперименты. Кто-то в течение двух лет пишет одну только букву "А" - красная, синяя, зелёная в разных форматах.

У каждого художника свой таракан в голове, а я всего-навсего исследователь, я наблюдаю, анализирую и сопоставляю. Вообще, больше себя считаю психологом и психиатром, когда занимаюсь исследованиями. У меня громадная библиотека. Тем, над которыми я работаю свыше пятидесяти лет, насчитывается около семисот. За это в 39 лет я как раз получил свой первый докторат Honoris causa - я был самый молодой доктор искусствоведения в университете Сан-Франциско. Это один из старейших университетов в Америке.

- Правда ли, что свое творческое и научное наследие вы хотели бы передать России?

- Конечно, все мы невечные и даже правительство невечное. Но я хочу, чтобы все, что я сделал, все мое большое достояние - работы и архивы - осталось России. Но исследовательская лаборатория, громадная библиотека в тысячу квадратных метров должны остаться во Франции. Там нужно сделать франко-русский центр, в котором будут работать русские студенты, продолжать все исследования.

В моих архивах есть редчайшее письмо Игоря Федоровича Стравинского. Мне посчастливилось с ним провести три дня в 1962 году, когда он первый и последний раз посетил Россию. Это был первый человек, который увез мои работы на Запад. Я не забуду, как он мне сказал: "Голубчик, а вы знаете, с кем вы будете висеть в моём кабинете? Там Руо, Пикассо и Фернан Леже. И среди них будут два ваших замечательных пейзажа". Я подарил ему мрачнейшие пейзажи, которые почему-то ему безумно понравились: ободранная барка на жутко вонючем Обводном канале в Петербурге. Потом он написал письмо о моих работах. Это была небольшая записка на его громадной визитной карточке, где было написано: "письмо Михаилу Шемякину, Игорь Федорович Стравинский".

Есть у меня и редчайшие эссе Ростроповича, колоссальные архивы, связанные с Высоцким.

Я хочу, чтобы это стало достоянием России, но чтобы это не было разворовано.

- Одна из важнейших тем для вас – домашние питомцы. Расскажите о них.

- Животных у меня много - масса собак и котов, которые тоже требуют внимания. Я считаю, что без животных мы бы озверели.

Высоцкий не любил собак почему-то. Однажды он был пьяный, и Марина (Влади - ИФ) меня вызвала, чтобы я его пас, потому что она улетала на съемки. А он дико разозлился - знал, что я буду стараться не давать ему пить. А я обожаю животных, и я гладил Маринину маленькую собачку. Володька злобно на меня смотрел и говорил: "Ну, чего ты с собаками возишься? У тебя собак полно, Марина собаку любит". А я ему ответил: "Знаешь, Володя, без зверей мы бы озверели". И вдруг он пьяный, шатаясь, начал что-то писать. А потом, когда Володя умер, мне Марина дала разбирать его архивы. И я натыкаюсь на листок бумажки, где пьяной рукой написано: "а без зверей мы озверели бы". То есть он для какой-то будущей песни взял это на вооружение.