И корова, ... и жучок
Гордыня не позволила Никите Михалкову признаться в том, что "Цитадель" - сказка, а жаль.
В Москве прошла премьера третьей части "Утомленных солнцем"
Москва. 4 мая. INTERFAX.RU - Как говорится, если бы не было предыдущей части "Утомленных солнцем" - "Предстояния", - ее надо было бы выдумать. Хотя бы для того, чтобы последний аккорд саги про комдива с железной дланью и его дочь Надю с ее нездоровой любовью к минам выглядел бы не совсем пародией.
И в этом смысле зубодробительная нелепость "Предстояния" с ее парусами над танками, пленными немцами в одежде бойскаутов и фашистской задницы, сраженной советской ракетой, неожиданно сыграла роль спасательного круга для всей долгой затеи Никиты Михалкова. "Утомленные солнцем-2. Цитадель" уже родилась обреченной на сравнения со старшим братцем – "Предстоянием". И надо же – повезло!
Повезло в первую очередь в том, что герои робко выползли из сонного небытия драматургической лени и попытались стать похожими на людей. Правда, это все равно выглядит, как если бы вдруг заулыбались посмертные маски, какими практически все (кроме Евгения Миронова) герои "Предстояния" и были. Вдохнуть жизнь в ходячих кукол оказалось не под силу даже маститому режиссеру. Похоже, всю жизнь он выпил из них на предыдущей серии. Поэтому, когда Маруся (Виктория Толстоганова) мечется по дачным комнатам (ах, та самая, ностальгическая дача из не пуганных еще собственным продолжением самых первых "УС"!), распространяя вокруг себя обвинительные монологи, она больше смахивает на взбунтовавшуюся рабыню Изауру, чем на измученную жену комдива. Контуженная дочка Надя (Надежда Михалкова) трагически мычит, не оставляя у зрителя сомнений, что встреча с папой неизбежна, - ясно ведь, что она мычит, чтобы разговориться вновь. А принудить ее к этому может лишь встреча с папой. Или с очередной миной.
Прелестный персонаж Владимира Ильина, новый спутник жизни комдивовой жены Маруси, открывает рот только для того, чтобы донести до зрителя коротко сформулированную мысль всех выступлений Михалкова на последние пару лет: "Если бы не было маленьких людей, то как большие люди узнали бы, что они большие? Подождите – вот придет время маленьких людей…" Вот вам, хулители!
Сам же Котов-Михалков, пытаясь как-то самооживиться после кукольного "Предстояния", оказывается не в состоянии раствориться в персонаже "до полной гибели всерьез" – нет-нет, да и встанет пред зрительские очи воинственный Бесогон. Не зря в зале раздается смех, когда Котов, почуяв приближение своего заклятого врага – Мити Арсеньева (Олег Меньшиков), - водит ноздрями, уловившими запах чертовщины. Казалось бы, маленькие режиссерские шалости, но они-то как раз и выдают главный принцип этого произведения – декларативность, которая сама по себе не может лежать в основе никакого художественного произведения. А особенно – декларативность лукавая.
Лукавство вообще свойственно российскому кинематографу, доставшись ему в вечное наследство от кинематографа советского. Разумеется, советского в данном случае читай официозного. Декларативность в искусстве – то же лицемерие: думаем одно, снимаем другое, заявляем третье. В народе это называется фига в кармане – то ли стесняешься, то ли побаиваешься, то ли просто западло сказать по-честному, ЧТО хотел снять. Или на худой конец промолчать. Поэтому у нас неудобно снять просто боевик или триллер – всякий режиссер вам обязательно растолкует, что фильм его несет в себе большой воспитательный заряд, необходимый молодежи. Нельзя снять просто фильм о любви – в России снимают только картины о вечных, но утраченных в наше время ценностях. Нельзя, наконец, снять фэнтези на тему войны – мы вам тут не безнравственные и все утратившие Тарантины. Мы лучше снимем фэнтези, но скажем, что это фильм о любви, так нужный нынешнему молодому поколению.
От такой тартюфовой трескотни фига в кармане раздувается и нагло лезет на экран на правах главного героя.
Когда произведение не несет в себе достаточной художественной ценности, ее часто способен додумать умный контекст. Если к нему относиться правильно и не гнать собственную гордыню на борьбу с ним – он поможет. Даже трудно представить себе, сколько выиграла бы вся сказочная стихия "Цитадели", если бы у Никиты Михалкова хватило здравого смысла сказать "цыц" собственной гордыне, не позволяющей признаться в том, что он снимает фэнтези. Понятно, что в случае с "Предстоянием" было труднее – известному режиссеру, оскароносцу признаться в сотворении комиксов совсем уж неловко. Но с "Цитаделью"-то сам Бог велел.
И тогда поход тысяч людей, вооруженных палками, по компьютерным пейзажам на компьютерную крепость на горе, и ее, крепости, падение, и вся эта минная тема вокруг Нади (в "Цитадели" Надя, завидев отца, прыгает к нему по минному полю и, разумеется, попадает на мину, которая ее, разумеется, щадит), и веселые роды под бомбежкой, и беседа Сталина (Максим Суханов в чудовищном гриме) с Котовым в ночи – все это, не перестав быть недостоверным, превратилось бы из нелепого в сказочное.
"Цитадель" населена несметным количеством всяческих энтомологических и зоологических объектов, назойливо символизирующих то мятущуюся душу, то бренность всего сущего, то царство микрокосма. "И корова, и волчица, и жучок, и паучок", и фатальная мышь, вершащая судьбу цитадели, и белая лошадь, на которой гарцует реабилитированный комдив, - все они дружно ткут удобную сказочную канву, по которой лучше бы вышивать бисером, чем метать его перед неблагодарной критической массой.
Обозреватель Екатерина Барабаш
