Нид фор блад

От корейского режиссера Пака Чан-Вука мы всегда ждем предельно натуралистичной жестокости и восточной сентиментальности. Почему бы и нет?

Москва. 2 апреля. INTERFAX.RU - Священник, который стал вампиром, пьет литрами чужую кровь и при этом пытается не нагрешить чересчур. Сюжет, вполне подходящий для бульварного романа или японского комикса. Вампиресса, которая соблазняет его и свергает с истинного пути, - тоже не самый оригинальный поворот. Вампиры, как бы нам это ни прискорбно было это сознавать, стали всеобщим посмешищем, штампом, который серьезно воспринимать уже никто не станет.

Это не значит, что Пак глобально проиграл, взявшись за вольную экранизацию не самого лучшего произведения Эмиля Золя. Попробуем посмотреть на идею вампиризма аллегорически, - и вся история о зараженном этой болезнью священнослужителе приобретет некоторый смысл, даже глубину. Герой фильма – католический падре, целибатный священник – и искушаемый плотской похотью, сирота – и остро нуждающийся в любви, живущий по заповедям – и втайне стремящийся вырваться "на волю", пожить жизнью простого человека. Вампиризм его есть в сущности еще одно искушение, через которое пройти уже не так просто, потому что оно связано с жизнью. Либо умереть в мучениях, либо принять новые правила игры, стать по ту сторону и получить весь мир.

Фильм Пака в Страстную седмицу – это хорошее напоминание о том, что приобрести весь мир не так уж сложно. Становишься вампиром (то есть вытягиваешь из других людей жизненную силу, а не отдаешь им себя), получаешь неограниченное количество земных благ: женщин, богатство, кажущуюся неуязвимость. Но вампир быстро начинает понимать, что он уже мертв, что в жилах его не хватает крови, даже если она нужна для чьего-то спасения. Он вечен, но его жизнь может быть уничтожена одним маленьким солнечным лучом. Он всемогущ, но макбетовские видения тревожат его днем и ночью. Он может даровать бессмертие, но с ужасом понимает, какое чудовище прорастает в этой новой вечности. Пессимизм историй о вампирах сводится к тому, что назад пути нет, - может, поэтому средневековые вампирские байки у нас в стране долго не могли прижиться. Этот детерминизм был чужд даже темному русскому язычеству, не говоря о христианстве, где первым вошел в рай именно разбойник. Но и примеров осатанения абсолютной земной власти у нас тоже практически не было, так как мы всегда тяготеем к сильной руке, да чтобы еще и меч в ней был потяжелее. Вампирские образы поэтому для нас и чужды, и полезны своей радикальностью, содержащимися в них предупреждениями о том, как опасно поддаваться своим желаниям, даже если на кону стоит собственная жизнь. У Пака Чан-Вука весь мир побежден. Перед вампиром в священнической сутане склоняются первыми его же наставники, в этом есть отзвук апокалиптического пророчества об отпадении большей части Церкви в последние времена: прельстятся всемогуществом Зверя. А он уже будет решать, кому стоит даровать свою милость, а кому – нет, в этом особая инфернальная ирония. Так и наш герой сомневается, трепещет, ненавидит себя и в то же время обожает, а его подруга, новоявленная Лилит, готовит ему сюрпризы.

Пак Чан-Вук не поленился, как обычно, насытить фильм такими подробностями, от которых даже при пересказе мороз по коже. Пользуясь тем, что на вампире любая рана заживает, как на собаке, он сломает своим героям каждую косточку, выльет из них потоки крови, скрутит их узлом и проткнет всеми доступными острыми предметами. Удивительные люди эти азиаты, зачем так зверствовать? Ну, можно еще какие-то всплески насилия объяснить цитатами в постмодернистском духе (например, у героя отламывают палец за пальцем, как в "Исступлении" Хичкока), и все же нельзя отделаться от того, чтобы после десятого разбитого черепа начать воспринимать происходящее, как очередную серию "Тома и Джерри". Кровища, а не кровь, вампиры-садисты, а не готические рыцари с элегантными дамами. Ближе всего это к "Вампирам" Карпентера, но чрезмерность эффектов приводит к их обесцениванию, и ближе к финалу название фильма "Жажда" начинает относиться к желанию увидеть финальные титры.

Обозреватель Сергей Сычев

/Интерфакс/