Хорошее лекарство "Морфий"
Кто попробовал слезу мака, будет плакать вечно. Балабанов снял по сценарию Бодрова-младшего и с оглядкой на Булгакова блестящую историю абстинентности одной души в российской глуши
Москва. 28 ноября. INTERFAX.RU - Наверное, можно не читать Булгакова, не смотреть Балабанова и не помнить Бодрова-младшего. Со всем этим тоже можно жить. Как тот премудрый пескарь. Алексея Балабанова до сих пор, кажется, обвиняют в чем-то совершенно "ненастоящем": натуралистичности, кровожадности, и бог знает, в чем еще. Мнение есть мнение, оно может быть только чужим, если своего нет. Ну а то, как дают "раненого фавна" многие режиссеры нашего времени не любо и не дорого посмотреть. Это пока не про "Морфий", это так, к слову пришлось.
"Записки юного врача", по которым Бодров сделал сценарий, который взял за основу Балабанов, это "дом, который построил Джек". История врача, который пристрастился к морфию, будет дальше строиться только на нем, на морфии. И на враче. Кое-что из булгаковских записок вошло в первоначальный сценарий, кое-что из первого текста ушло, в итоге у Балабанова получилось страшно, красиво и безупречно. Белый снег присыпан угольной крошкой пожарища, отбушевавшего в соседней губернии.
В один ясный-преясный день поезд привозит на станцию молодого доктора Полякова. Скрипучая подвода доставляет его уже немного испуганного, но еще тепленького в уездную больницу города N, где его очень ждут. Фельдшер, две медсестры и много-много больных, а еще покои предшественника, книги, бюстики и граммофон. Доктор осмотрится, заведет Вертинского, и придет ночь. И принесет первого больного, не с клинической депрессией, загадочной волчанкой или васкулитом, а простой такой дифтерийный мужик начнет загибаться прямо в сенях сельской больницы. Полякову спасти первого пациента не удастся, а впрыснутая сыворотка обернется жуткой аллергической реакций.
В главе "Первый укол" и появится универсальный солдат медицинских боев ХХ века – Morphinum. Будут еще и "Первая ампутация" и "Трахеотомия", но ведь и "Второй укол" тоже будет. И пошла руда, как говорится, "работа-дом-работа-дом". Молодому специалисту в исполнении Леонида Бичевина уже не спастись, ни от впрыскиваний, ни от бесконечных, таких страшных, таких обычных и в то же время, таких невероятных будней врача.
"У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, - способность проводить жизнь в полном одиночестве…", - так у Булгакова в "Записках", так у Балабанова в "Морфии". На задушевный треп о революции со спокойным и толковым фельдшером Анатолием Лукичем (Андрей Панин) у Полякова совсем нет времени. Но есть внимательная и чуткая Анна Николаевна, становящаяся наперсницей Полякова. Сурового ангела, Анну Николавну, сыграла неповторимая, кажется, Ингеборга Дапкунайте. Она несколько раз так волшебно и обреченно взмахнет рукавом, как Царевна-Лебедь крылом, что душа в пятки. Она, душа, будет скакать по телу на протяжении всего фильма, вот каков эффект Балабанова, медицинский почти. "Ваш серебряный трупик окутает саваном мгла".
И все это кадры, метры, планы, музыка, которой не так много, но которая барабанит по нервам. Силы покидают и "мятный холодок под ложечкой", если вернуться к перекроенному Булгакову, когда рюшевая барышня в гостиной под вьюгу истерично простучит по клавишам и проревет "Кокаинеточку". А потом будет пожар, обугленные тела в санях, сортирное и круговерть 2% и 4% растворов и граммов. И заевшая пластинка "…Сингапуре-пууре-пууре".
"Морфий" не встает колом в сердце, он как будто распускается в кровотоке черным цветком незабвенного лекарства от памяти, клеточной, отвечающей за удовольствие, покой и сытость, человеческой, которая держит лица и души, и памяти страны, которой сто веков мало. В зал вас пропустят по рецепту неграмотные сторожевые времен. Выстрел счастья – передай браунинг соседу.
Обозреватель Полина Грибовская