Замглавы МИДа Сергей Рябков: "Россия против "игры на повышение ставок" на переговорах по Ирану"

Заместитель министра иностранных дел России Сергей Рябков рассказал "Интерфаксу" о возможных ответных мерах в отношении Вашингтона после введения санкций

Москва. 20 марта. INTERFAX.RU - Заместитель министра иностранных дел России Сергей Рябков в интервью заместителю главного редактора редакции внешней политики "Интерфакса" Ольге Головановой рассказал, как Россия может ответить на введение Вашингтоном санкций и чем закончился последний раунд переговоров шестерки посредников с Ираном в Вене.

– Сергей Алексеевич, 17 марта США объявили о введении санкций в отношении ряда российских официальных лиц и их имущества на американской территории. Как вы могли бы это прокомментировать? Какие контрмеры готовит Россия?

– Мы всегда говорили, что любые попытки оказать на российскую сторону санкционное воздействие без ответа не останутся. Мы рассматриваем широкий набор опций ответных мер. Это могут быть зеркальные меры, касающиеся составления неких списков американских официальных лиц – не обязательно представителей администрации, но также и представителей других структур, оказывающих влияние на американскую политику, – в ответ на те санкционные меры, которые объявлены в отношении высокопоставленных официальных лиц РФ не только из исполнительной власти, но и наших парламентариев. Это, видимо, произойдет. У меня нет сомнений, что такой ответ будет дан.

– Сейчас представители США говорят, что черный список – это только начало, и заявляют, что в Вашингтоне вовсю анализируют, какие дополнительные меры могли бы стать наиболее чувствительными для России.

– Если в Вашингтоне возобладает линия на нагнетание и наращивание конфронтации, на попытки нам что-то продиктовать с использованием санкционного инструментария, с нашей стороны тоже последуют дальнейшие шаги.

Помимо чисто зеркального ответа есть еще возможность принятия асимметричных мер, то есть ответа в форме шагов, которые будут более болезненными для Вашингтона в силу того, что есть целый ряд областей диалога, и контактов, и взаимодействия, которые для американской стороны имеют значение.

– Накануне завершился очередной раунд переговоров между "шестеркой" и Ираном в Вене, в котором вы участвовали. Ранее официальные лица США намекали, что участие России в событиях на Украине и в Крыму может негативно сказаться на взаимодействии Москвы и Запада в международных делах. Вы почувствовали влияние этой ситуации на иранском треке?

– Что касается переговоров по иранской ядерной программе, то я хочу подчеркнуть, что мы в этих переговорах участвуем не потому, что мы хотим как-то подыграть американцам, Евросоюзу или иранцам. Мы делаем это, потому что видим в этом фундаментальный, глубокий и очень хорошо определенный собственный интерес.

Поэтому использовать эти переговоры в качестве элемента игры на повышение ставок с учетом настроений в некоторых европейских столицах, в Брюсселе и Вашингтоне мы не хотели бы, но, если нас к этому вынудят, мы и здесь пойдем по пути ответных мер, потому что, по большому счету, историческая значимость того, что произошло в последние недели и дни с точки зрения восстановления исторической справедливости и воссоединения Крыма с Россией, не сопоставима с тем, чем мы занимаемся на иранском направлении.

Я не преуменьшаю значения работы по ИЯП, я сам в нее вовлечен, но отдаю себе отчет в том, что шкала приоритетов может быть разной. В конечном счете выбор и решение за коллегами из Вашингтона и Брюсселя. От них зависит, в какой степени удастся сохранить форматы, от них зависит, будут ли эти форматы результативными, от них зависит, пойдем ли мы по пути ответных мер и действий, которые должны вразумлять тех, кто агитирует за эти действия, или не пойдем. То есть выбор целиком на той стороне, а не на нашей.

– Как вы в целом оцениваете прошедший раунд переговоров? Какие вопросы были во главе угла?

– По ходу раунда обсуждались четыре главных блока вопросов. Первый: санкционная составляющая, то есть как, в какой последовательности и в ответ на какие шаги Ирана могут отменяться санкции. Второй: вопросы ограничения на обогатительную деятельность Ирана и вообще перспективы обогатительной деятельности Ирана. Это очень серьезный вопрос, очень трудоемкий и вызывающий много споров. Позиции по этому вопросу далеко отстоят друг от друга. "Группа шести" придерживается известной линии на то, чтобы выработать решение на основе Женевского плана действий. Иранцы с такой постановкой вопроса согласны, но их требования весьма далеко идущие. Третий: обсуждались перспективы развития мирного ядерного сотрудничества с Ираном, то есть если и когда ситуация вокруг иранской ядерной программы будет нормализована, возникнет вопрос и встанет задача о развитии сотрудничества в мирной ядерной области. Это технологически и политически очень непростая задача.

Наконец, четвертый блок вопросов посвящен реактору в Араке, его судьбе, возможностям решения проблем, связанных с озабоченностями, которые есть у международного сообщества в связи с этим. Потому что Аракский реактор, будучи реактором на тяжелой воде, способен вырабатывать плутоний. Естественно, это не может не вызывать озабоченности, и будущее этого реактора было одной из основных тем в ходе состоявшегося обсуждения.

Главный итог раунда - мы ушли "на глубину", разговор был детальный, конкретный, на основе тех обсуждений и наработок, которые были сделаны экспертами в начале марта в Вене. В этот раз на уровне Эштон - Зариф и политдиректоров обсуждение приобрело очень серьезный размах, и степень детализации рассмотрения каждого из четырех блоков вопросов была беспрецедентной. Можно сказать, мы продвинулись неплохо, атмосфера была очень хорошая, работа деловая, коллективная, нацеленная на результат, но сказать, что мы уже сейчас имеем контуры договоренности, – это грешить против истины, такого нет.

– Как это соотносится с договоренностью между "шестеркой" и Ираном к 20 июля этого года выйти на окончательное всеобъемлющее урегулирование? Это удастся сделать в намеченный срок?

– Я не вижу причин говорить о том, что этот срок может "поплыть", что этот график становится невыполнимым, пока для этого нет оснований. Но усилия надо интенсифицировать, особенно в части поиска конкретных развязок и решений, а не просто дальнейшей детализации подходов и изложения технических, политических или организационных подробностей того, чем мы занимаемся. Нужно сфокусироваться на поиске основы для компромисса по всем направлениям.

Я хотел бы подчеркнуть позитивный момент: следующий раунд состоится уже в скором времени, он намечен на 7 - 9 апреля, это важно с точки зрения поддержания динамики процесса. Раунду будет предшествовать новая встреча экспертов, которые будут прорабатывать основные вопросы, вызывающие споры и дающие основу для расхождений.

Все идет неплохо, динамика есть, но,. поскольку 20 июля не за горами и этот срок приближается, мы, конечно, в ходе раунда выступали за то, чтобы интенсифицировать работу и быстрее переходить к поиску конкретных договоренностей – что в обмен на что. Это в определенной мере напоминает то, как готовилась Женевская договоренность: тот же алгоритм, те же проблемы с точки зрения того, что времени остается все меньше и необходимо сфокусированно работать над теми аспектами, где больше всего расхождений.

– Обсуждаются ли параметры самого соглашения, кем и как будет подписано?

– По состоянию на сегодня, никто не занимается вопросом о том, как это оформить, кто и в каком формате может подписать будущий документ, нужно ли вообще подписывать – ничто из этого не обсуждается. 20 июля – дата, которая основана на сроке, сформулированном в Женевском плане действий. Мы должны согласовать содержательные вопросы, а вопросы правового и политического оформления пока не рассматриваются. Для этого нет предпосылок, так как нет самой договоренности. Преждевременно говорить о том, кто, как и на какой "площадке" мог бы подписать или одобрить в том или ином виде. Это вопросы завтрашнего дня, если не послезавтрашнего.

– Какие проблемы существуют с Араком? Наличие этого объекта в Иране вызывает опасения у всех членов "шестерки". Иранцы идут навстречу в вопросе снятия озабоченностей? Если сейчас деятельность объекта заморожена, требуют ли от Тегерана его вовсе закрыть?

– Все, что там выстроено, инфраструктурные решения, организация всего того, что необходимо для функционирования этого реактора, – все это находится в очень продвинутой стадии, в высокой степени готовности. Согласно Женевскому плану действий, все это, по сути, заморожено. Я понимаю иранских партнеров, которые подчеркивают, что ликвидировать и "обнулить" Арак не получается, потому что это очень серьезный рывок в плане технологического развития Ирана, в плане становления его национального потенциала в сфере мирного атома, и просто так отказаться от всего этого сложно. В этом главная трудность. Дело в том, что тяжеловодный реактор – это по определению, по своей технологии и конструкции, по своим параметрам всегда реактор для наработки плутония. Плутоний – оружейный материал. Естественно, у "группы шести" были и есть озабоченности, связанные с тем, что это может стать звеном в потенциальном военном измерении иранской ядерной программы.

– Что предлагает "шестерка"?

– Нужно найти такое решение, которое обеспечивало бы, с одной стороны, сохранение технологического потенциала Ирана в атомной сфере, то есть российская сторона не считает, что все это должно быть ликвидировано, что все научные исследования и разработки в сфере ядерных исследований могут быть закрыты "по принуждению". Нет, мы так не считаем, но мы думаем, что нашим иранским друзьям и партнерам обязательно нужно проявить добрую волю, учесть озабоченности международного сообщества и найти такую форму реконфигурации объекта в Араке, которая снимала бы озабоченности, связанные с его возможным использованием в интересах развития оружейной программы. Такие возможности есть, и они обсуждались в ходе этого раунда. Много внимания было уделено конкретике вариантов, которые здесь существуют.

Для нас важно, чтобы период, который предстоит между завершившимся в Вене раундом и следующим, стартующим 7 апреля, был использован, чтобы нащупать общую основу, выработать решение, которое было бы приемлемо для всех с учетом несовпадающих интересов, с учетом понятных для нас установок Ирана на максимальное сохранение того, что уже сделано, но и, безусловно, с учетом наших собственных установок, которые, как мы надеемся, понятны иранцам в равной степени в части того, чтобы не было перспектив "вепонизации" – перевода всего этого в направлении оружейной программы.

– Обсуждаются ли на данном этапе перспективы снятия санкций с Ирана? В экспертных кругах не исключают, что в свете событий на Украине и в Крыму Вашингтон может принять решение о внезапном освобождении из-под санкций Ирана, где сейчас, как они считают, более договороспособное руководство в отличие от предыдущего, чтобы таким образом привлечь на свою сторону Иран.

– Санкционная составляющая - одна из тем, которая обсуждалась очень конкретно. Наша позиция сводится к тому, что все санкции – и одобренные СБ ООН, и односторонние, которые вводились США, Евросоюзом, другими странами, – будут сняты после того, как будет достигнута базовая договоренность, включающая, с одной стороны, признание всех прав Ирана международным сообществом, включая право Ирана на проведение уранового обогащения, в обмен на постановку иранской программы под всеобъемлющий международный контроль.

Формы такого контроля тоже известны. Это применение дополнительного протокола к соглашению с МАГАТЭ о гарантиях, применение так называемого модифицированного кода 3.1. Если эта договоренность будет достигнута, тогда все санкции должны быть сняты.

Готовы ли к такому кардинальному и далеко идущему решению наши партнеры по Евросоюзу, наши американские коллеги - я судить не берусь. Это элемент переговоров, и, по большому счету, этот вопрос нужно задавать им.

Мы хотели бы рассчитывать, что сбалансированное решение в русле тех подходов, которые отстаиваются российской стороной, впервые сформулированных Владимиром Владимировичем Путиным примерно два года назад, окажется общеприемлемым и устраивающим всех.

– То есть сроки пока не просматриваются?

– Я не берусь судить, будет ли такое решение принято, насколько оно будет работоспособно с учетом больших различий в позициях. Может быть, будет вырабатываться что-то другое, но в этом и проблема, что мы пока еще находимся на стадии, когда даже нет общего и единого для всех понимания, какие решения по какому аспекту этой сложнейшей проблемы окажутся общеприемлемыми. В этом причина нашей тревоги и озабоченности, почему мы и начинаем говорить о том, что времени остается все меньше и надо переходить к поиску решений.