Алиби вечного безрассудства
На сцене театра "Школа современной пьесы" проходят премьерные показы "Москва.Психо" Андрия Жолдака, постановки, которую далеко не все зрители могут выдержать до конца
Москва. 25 сентября. INTERFAX.RU - На пресс-конференции, предшествующей премьере спектакля "Москва.Психо", автор инсценировки и режиссер с мировым именем Андрий Жолдак заметно волновался и переживал за свою работу, путано и образно пытаясь объяснить журналистам разницу между русским и европейским театром: "Есть вы, и ваш театр мертв. Русский театр мертв".
Некоторые крупные московские сцены и правда напоминают кладбище с тонким трупным ароматом или… музей, на крыше которого развевается огромный флаг с лозунгом: "Мы свято чтим великие традиции русского драматического театра".
Не зря в одном из эпизодов спектакля Медея (Елена Коренева) бьется в истерике: "Я чайка, я чайка". Никто и не спорит, но траектория полета у чайки явно изменилась. Или вот-вот должна измениться. Для этого и позвали Иосиф Райхельгауз и Марина Давыдова скандального режиссера на свои, в общем-то, тоже довольно хулиганские подмостки.
Есть другой театр, говорит Жолдак. И он намного интересней, искренней, бесстрашней, он может изменить сознание людей и при большом желании даже социополитическую обстановку в стране. Какими свойствами обладает этот новый театр и чем конкретно отличается от того, что творится на московских подмостках, – словами определить сложно, нужно смотреть.
Сам Жолдак сказал, что в "Москва.Психо" он попытался западную форму ассимилировать на русской сцене. При этом главным в интерпретации старого как мир мифа о Медее и Ясоне стало такое ключевое для отечественной публики понятие как "русская душа". А что это такое? Это "алиби вечного безрассудства", - отвечает Ясон (Иван Мамонов). Душа наша – утопленник, не желающий спасения, но кричащий об этом на мелководье. У нашей национальной души есть секрет – это брешь, через которую очень легко входит и также легко выходит энергия, драйв, ритм, эмоция, страсть. Сказано-то об этом у многих поэтов и прозаиков, драматургов и режиссеров, вопрос только в языке, в его трансформации.
Жолдак экспериментирует с театральным языком, он идет за временем: на его сцене стоит все та же гоголевская птица-тройка, но зовут их почему-то по-гречески: Медея, Ясон и Креуза (Татьяна Циренина). Режиссер этого не боится: ну и что, что привязка к мифу у него очень и очень условна, да и к самому месту тоже. Москва – не Москва. Так, высотка в центре, 25-ый этаж… Главное – обнажить, распороть грудную клетку зрителя и сказать ему: если тебе больно – смотри, освобождайся, пропускай через себя этот энергетический поток, тебе будет легче. Может, поэтому жанр спектакля обозначен как драйв-вечеринка. Хотя Жолдак особенно по поводу жанровых форм не задумывается: вчера ему нравился молчаливый танец, сегодня ему по душе словесный спарринг. Жолдак смог заполнить театральную сцену таким количеством постмодернистских гиперссылок, что у зрителей начинает кружиться голова: комнаты-аквариумы, где действие идет почти параллельно, телевизор, в котором Хичкок и Тарантино, излюбленный режиссером экран, на который проецируются в бешеном ритме крупные планы актеров. Кажется, что все эти фишки уже не в моде, все наелись. Но у Жолдака они работают на 200%: больше нет ни театра, ни кино. Есть не актеры, а мечущиеся в истерике люди на сцене, которые кричат, стареют и молодеют на глазах (потрясающая игра Елены Кореневой), плачут. Есть множество измерений, заменяющих пресловутые четвертую стену и голубой экран. Это не просто драйв или фарс, это определение тоже звучало из уст Андрия Жолдока, это настоящий стресс для зрителя.
Многие не выдержали, уходили прямо во время действия. Режиссер предупреждал: спектакль не для "зашоренного" поколения. И дело здесь не в возрасте. Зато оставшихся сквозной персонаж ди-джей Алексей Гнилицкий, выступающий в роли древнегреческого хора, приветствовал сентиментальным монологом, в котором заявил, что его слушатель и зритель тот, у кого уровень интеллекта выше единицы, ну или просто… настоящий индеец.