Анатолий Чубайс: завод построить – это не на клавиши нажимать

Глава "Роснано" объяснил, почему выбор "нанотехнологического" мандата для компании был оправдан

Москва. 24 января. INTERFAX.RU - Компании "Роснано" в этом году исполняется десять лет. В интервью "Интерфаксу" на полях Всемирного экономического форума в Давосе глава компании Анатолий Чубайс рассказал об итогах первого инвестиционного цикла "Роснано", объяснил, почему, по его мнению, выбор "нанотехнологического" мандата для компании был оправдан, из-за чего "зависла" продажа менеджменту долей в УК "Роснано" и каковы перспективы компании за пределами 2020 года.

- "Роснано" как идея оформилась уже десять лет назад. Во времена, когда мобильный телефон был просто мобильным телефоном, о Facebook знали только американские студенты, а Uber не существовал вообще. У вас нет ощущения, что путь, который десятилетие назад выглядел перспективным, оказался дорогой немного не в ту сторону, или, как минимум, не магистральной трассой? Что мандат, ограниченный понятием "нанотехнологии", оказался слишком специфическим и зауженным? Если бы вам поручили создавать государственный венчурный суперфонд сейчас, вы бы иначе этот мандат формулировали?

- Весь инновационный мир правильно и разумно разделить на две половинки. Одна половинка - информационные технологии, другая - материалы и все остальное. Все видят: в информационных технологиях за последние 10 лет произошло очень бурное развитие. Uber, Whatsapp, iPhone и т.д. Мало того, считаю, что ITC-революция далеко еще не завершена и впереди несколько крупных этапов - это интересный, значимый и содержательный процесс. У нас много кто им занимается, начиная от Фонда развития интернет-инициатив и заканчивая Сбербанком во главе с Германом Грефом. И занимаются, на мой взгляд, активно и успешно. На сегодня только объем экспорта российского софта приближается к цифре $15 млрд. Это гигантская индустрия с крупномасштабным экспортом, сопоставимым по размеру с экспортом вооружений.

Но это ровно половина. А есть вторая половина, которая, как бы мы ни спорили с Грефом, не имеет никакого отношения к цифровой революции. Это - материалы и энергия. В области материалов происходят уже сейчас бурные преобразования, которые не очень видны, и я считаю, что масштаб предстоящей революции материалов больше, чем масштаб предстоящих изменений в "цифре". Почему? Коротко говоря, потому что среди всех техногенных угроз для человечества, в оценке которых мировые элиты согласны, 95% экспертов назовут одной из главных угрозу под названием "глобальное потепление". Здесь, в Давосе, это одна из центральных тем. Масштабы этой угрозы катастрофичны, достаточно сказать, что, по некоторым оценкам, количество климатических беженцев в Европе к 2030 году увеличится до 100 млн человек (при том, что весь нынешний кризис беженцев в Европе вызван всего несколькими миллионами человек). ITC-революция практически никак не влияет на проблему глобального потепления. С помощью айфона, который сильно изменил нашу жизнь, мы почти не влияем на материалоемкость техносферы, на объем потребляемых ресурсов и на объемы выбросов углекислого газа. А материальные и энергетические инновации – влияют напрямую. У революции материалов, в отличие от ITC-революции, есть детерминированный, фатальный барьер. Мы можем быстрее продвигаться по линии ITC-революции или медленнее, "интернет вещей" может стать массовым в 2030 году, или в 2025, или в 2040, это сильно повлияет на масштабы информационной революции, но в общем можно так, можно эдак. А вот если мы не обеспечим остановку роста средней температуры на планете двумя градусами к 2030 году, последствия будут катастрофическими для Земного шара – так говорят все серьезные эксперты. Если еще 10 лет назад это мнение в науке скорее было 50 на 50, то на сегодня в мире это стало консенсусом (правда, не у нас в России). Проблему глобального потепления не может решить та половинка инновационных изменений, которая связана с информацией. Может решить та, которая связана с материалом и энергией.

Теперь от этого философского предисловия к вашему вопросу. Что такое нанотехнологии? В нашей стране первым ученым, который об этом заговорил, был Михаил Ковальчук, и благодаря ему появилась компания "Роснано". Так вот, нанотехнологии - это на самом деле материалы (и энергия, если говорить шире). Я могу привести вам 5-6 крупномасштабных кластеров, которые возникают здесь на наших глазах. Я говорил на Гайдаровском форуме про ядерную медицину, про хранение энергии и про возобновляемую энергетику. К этим кластерам можно смело прибавить еще кластер, который называется "покрытия и модификации поверхности", здесь объем изменений, который происходит на наших глазах, примерно такой же. И еще один кластер, который называется "Новые материалы" – наномодифицированные материалы, колоссальнейший ресурс будущего. Ни один из этих кластеров невозможен был бы без нанотехнологий. Поэтому если бы я с сегодняшними знаниями вернулся на 10 лет назад, чтобы ответить на вопрос: а надо ли России заниматься вот этими видами инновационных процессов? – ответил бы: безусловно надо. Мы занимаемся высокими технологиями в реальном секторе экономики - это не может не быть востребовано. Масштабы изменений, которые здесь будут происходить в следующие 15-20 лет, не меньше, а думаю, больше, чем то, что будет происходить в информационной сфере. Просто в материалах все гораздо тяжелее, медленнее, труднее, тут стартап меньше, чем на $10 млн, невозможен. Тебе завод надо построить, это не на клавиши нажимать – трудная сфера, ошибки гораздо дороже. Но от этого значимость ее никак не падает, и она точно необходима России, мало того, Россия, думаю, сможет здесь сказать то, что без нее мир не скажет.

- В достаточно короткой пока по меркам венчурной индустрии истории "Роснано" были громкие неудачи – в первую очередь, конечно, Plastic Logic, с которой связывались серьезные надежды на большой технологический прорыв. Есть ощущение, что компании не хватает "белых камней" в противовес "черным", по крайней мере, в публичном поле. Или это ощущение ошибочно? В портфеле "Роснано" есть проекты, технологии, которые претендуют на роль прорывных? Которые можно предъявить в качестве success story?

- Знаете, чем в материальной сфере отличаются неудачи от удач? Тем, что у вас сначала неудачи, а потом удачи. Потому что для удач надо минимум 10 лет, а на самом деле больше, а для неудач не надо 10 лет – они быстрее получаются. Что такое удача? Удача - это правильно отобранный проект, правильно сформированные партнерства, правильно структурированный бизнес-проект, после которого, собственно говоря, начинается строительство завода. После этого идет закупка оборудования, монтаж, наладка, пуск, после этого освоение производственной мощности, потом выход на breakeven и его прохождение. Поверьте, этот набор этапов в России быстрее, чем за 7-8 лет, практически пройти невозможно. А на самом деле - 8-10 лет. Мы сейчас по большей части нашего портфеля исходных проектов как раз добираемся до стадии, когда уже не нужно дофинансирование проекта, он дальше может только развиваться. В этом смысле мы считаем, что время работает на нас, потому что с неизбежностью те проекты, которые на сегодня есть, уже идут в позитив.

Теперь конкретно по примеру, который вы назвали. Я соглашусь в том, что у нас негативные истории видны, раскручены, а позитивные видны гораздо меньше – но иногда это просто потому, что еще рано. Plastic Logic как символ неудачи? Действительно, мы сделали прототип планшета, но не смогли сделать его серийным, но, как это ни парадоксально, с точки зрения венчурного бизнеса - это не неудача. Получив прототип, мы просчитали экономику завода, который мы собирались строить, и поняли, что экономики нет. А было это практически в момент выхода iPad на рынок. И мы не проинвестировали завод. Вот это была бы история душераздирающая – если бы построили за $300 млн завод, и оказалось бы, что он "в никуда". С другой стороны, что такое Plastic Logic? Это гибкая электроника. Мы не только не бросили эту технологию, а мы очень серьезно ею занимались, Юрий Удальцов (член правления, руководитель одного из инвестиционных дивизионов "Роснано" - ИФ) вложил просто гигантское количество сил, что на сегодня нам дало несколько важнейших результатов. Результат номер один: R&D-центр, который создан в Кембридже на основании исследовательской части Plastic Logic, развивается, и мы рассчитываем на получение инвестиций в этот центр.

- Частных?

- Да. Второе. Завод, работающий в Дрездене, получил заказы, в том числе очень важные для нас - китайские, которые в ближайшие 2-3 года позволят ему пройти через breakeven. Как ни парадоксально, один из ведущих заказов - это гибкие, ударопрочные дисплеи для школьных планшетов, те самые, с которых мы начинали в России. Частный китайский предприниматель заказал у нас их в количестве нескольких сотен тысяч экземпляров, мы сейчас разворачиваем их производство там, и именно это сможет довести завод до окупаемости. Но это полдела, а главное - в другом. Наша работа по развитию этого технологического комплекса в части НИОКР и в производственной части привела к пониманию того, что гибкая электроника - это следующий технологический передел в электронике в целом, который будет возникать на наших глазах в следующие 5-10 лет. Вот сейчас рынки будут открываться по спектру самых разных продуктов, начиная с гибких карт, бейджей и кончая женской бижутерией типа гибких браслетов с изменяющимся цветовым узором под цвет одежды (к одному платью один, к другому – другой и т.д.). И целый ряд интересных функциональных, рабочих предназначений в гибкой электронике, которые сейчас появляются. Мы считаем, что, имея тот задел, который мы создали в Дрездене и Великобритании, можем и должны в России вырастить собственную компетенцию по гибкой электронике. Совместно с Москвой при поддержке Сергея Собянина мы приняли решение разворачивать строительство Российского центра гибкой электроники в Троицке. Он строится полным ходом. Там будет собран весь набор компетенций по этому направлению.

Таким образом, то, что воспринимается в общественном мнении как наше крупнейшее поражение, имеет реальный шанс стать одним из важных направлений российского хайтека.

Вместе с тем, есть и серьезные успехи. Приведу один пример в сфере В2С и один в сфере В2В. В сфере В2С это наша ядерная медицина – Центры позитронно-эмиссионной томографии, которых мы построили на сегодня уже восемь. Первые десятки тысяч человек прошли онкологическую диагностику, получили ее на ранних и сверхранних стадиях – когда никаким другим способом выявить болезнь невозможно. Это означает, что человек избежит тяжелейших операций иногда с катастрофическими последствиями, и сможет быть вылечен более щадящими методами. И это не только Москва, это Липецк, Курск, Белгород, Тамбов, Екатеринбург, Уфа, Орел – российские регионы.

Теперь пример из В2В, который в моем понимании носит характер фундаментального прорыва. То, с чего начинались нанотехнологии, - углеродные нано-трубки. Они обладают уникальными прочностными электрическими и оптическими свойствами. Мир не умел их производить серийно, массово. Мы научились это делать в Новосибирске. На полную мощность разворачивается компания, которая обладает промышленной технологией производства нано-трубок. Эта компания, OCSiAl, работает с мировыми технологическими лидерами на предмет внесения трубок в самые разные материалы – в эластомеры, пластики, стекло и т.п. - большой, крупный проект с колоссальной перспективой, который третий год вырастает примерно вдвое. Компания работает на европейском, на американском, на китайском рынках, в Сингапуре, Южной Корее, России – в общем, офисы продаж по всему миру. В 2016 году по факту объем производства больше 3 тыс. килограммов, при том, что мировой рынок перед этим был всего 2 тыс. – мы реально уже являемся мировым лидером. В этом году мы планируем увеличить производство углеродных нанотрубок еще примерно вдвое, а через год мы введем 50-тонный реактор, который просто выведет нас на такие цифры, о которых нельзя было и мечтать. Я считаю, что это классический пример disruptive technology, прорывных инноваций, которые на десятки отраслей дадут применение.

- Вы думаете о том, чтобы монетизировать эту инвестицию в будущем?

- Конечно. Скорее всего, пройдет IPO. Есть вариант выхода на IPO до breakeven, в этой индустрии такое возможно, а есть – после. Потенциально речь идет о компании, рыночная капитализация которой к 2025 году будет приближаться к $10 млрд.

В этой компании частные инвесторы являются одновременно ее создателями и руководителями. Один из них - бизнесмен, Юрий Коропачинский, а другой – ученый, Михаил Предтеченский, который недавно был избран академиком РАН. То есть это компания, у которой есть и бизнес-лидер, и научный лидер. Это полностью российская интеллектуальная собственность. Мы видим, что следующие за нами компании в мире отстают минимум на 3-4 года, включая японских производителей. И наличие в компании такого класса основателей очень важно.

- Какое количество экзитов в прошлом году состоялось и на какую сумму, какие ожидания в этой части на текущий год?

- У нас существенный рост объема поступлений от выходов из проектов. За все время общий объем поступлений от проектной деятельности - 54 млрд рублей, за 2016 год - 18 млрд рублей. Это на уровне того, что мы планировали и примерно в два с половиной раза больше, чем в 2015 году. У нас же заканчивается первый инвестиционный цикл. Мы начали 10 лет назад инвестировать - монтаж, наладка, пуск - заканчивается эта волна, и мы выходим из нашей портфельной компании. Сейчас у нас запущено уже 77 предприятий. Рост доходов от экзитов на этой стадии совершенно естественен.

План по выходам на следующий год мы будем выносить на совет директоров в марте этого года. Надеюсь, что будет рост числа и объемов экзитов.

- Удалось ли компании сохранить прибыльность по итогам года?

- Я бы не хотел называть финансовые результаты до аудиторского заключения. Но в целом картина такая. Мы не раз говорили, что до 2017 года включительно, согласно бизнес-плану, компания планово-убыточна. Несмотря на это, мы в 2014 году получили 8 млрд. рублей прибыли вместо убытков, в 2015 году - прибыль 17 млрд вместо убытков. Удалось ли сохранить этот тренд в 2016 году – объявим чуть позже.

- Каковы планы по управлению долговым портфелем?

- Для меня важно, что в нашей финмодели есть фундаментальное требование - последовательное сокращение объема долга вплоть до нуля к 2022-2023 годам. Ровно в этой финмодели мы и движемся. Госгарантии, которыми мы пользуемся, они для этого же и предназначены, и мы видим, что пока мы продвигаемся в соответствии в финмоделью, никаких разрывов я не вижу. У нас был какой-то период, когда мы опасались 2018 года, сейчас эти опасения сняты.

- Вы имеете в виду разрыв между объемом процентных платежей и cash flow?

- Совершенно верно. Нас всегда спрашивают про прибыли и убытки, хотя парадокс состоит в том, что в private equity бизнесе это никого никогда не интересует. Интересует собственно cash flow, и интересует доходность на вложенный капитал. В этом смысле мы видим, что у нас остатки на конец года на 2017-2022 годы приемлемые, они позволят нам с разумным резервом проходить каждый год и одновременно последовательно снижать объем долга, который к 2022-2023 гг должен приблизиться к нулю. В принципе, мы хотели бы из-под долга выходить, потому что наличие долга для private equity бизнеса - это крайне нетипичная история, практически нет компании в мире, которая работает на долгах. Что уже происходит у нас? Именно в силу того, что у нас большие объемы долга, мы его возвращаем, без сбоя, вместе с процентами. Процентные платежи это в обычном private equity бизнесе собственно доход на капитал, а в нашем случае это проценты на кредит. Разница между ними принципиальная, потому что доход на капитал является частью прибыли, а проценты вычитаются из прибыли. И это всю нашу картинку оптически будет ухудшать, и ваши коллеги будут злобно по этому поводу на нас нападать, хотя в действительности по экономической природе это никакие не процентные платежи. Если б это был не кредит, а equity, то мы бы выплачивали не проценты, а дивиденды нашим инвесторам. По процентным платежам у нас не было ни одного сбоя и не будет, но их природа именно в силу вот этого исходного искажения будет оптически создавать иллюзию плохой финансовой картины, которая не соответствует действительности для профессионального взгляда.

- А по объемам продаж портфельных компаний за прошлый год есть цифры?

- Еще очень предварительные, Росстат будет их подтверждать. У нас была цифра, минимальная планка, 340 млрд рублей на прошлый год, и мы видим, что она будет выполнена. Но посмотрим, что скажет Росстат.

- Какова ситуация с продажей доли в УК "Роснано" менеджменту? Такое ощущение, что она "подвисла" - в чем именно состоит проблема? Есть какое-то неприятие со стороны набсовета? Или какие-то технические вопросы?

- Да, это правда, "подвисла". Там картина такая. Мы прошли все этапы, все возможные и невозможные корпоративные инстанции, включая комитет по стратегии, включая предварительное обсуждение на совете директоров и т.д. В принципе, мы были готовы к сделке и даже определились с ценой. Вопросы, которые нас притормозили, возникли у администрации президента. Мы сейчас готовим на них конкретные ответы.

Мы не находимся в режиме "немедленно, сейчас, иначе все погибло, все пропало". Если есть вопросы, лучше их снять, чем игнорировать, и мы сейчас этим занимаемся. В нашей стратегии это остается, считаю, что все равно это нужно делать.

- Что вызывает вопросы?

- Private equity бизнес - это вид бизнеса, который в России мало кто знает и понимает, у него свои законы. Он отличается от банковского бизнеса, от других видов финансового бизнеса. В нем масса всякой специфики. Например, если говорить про финансовую отчетность - она есть по РСБУ, а есть по МСФО. Основная часть наших активов – это инвестиции в проектные компании. Так вот отчетность по РСБУ выстроена так, что снижение стоимости финансовых вложений она видит, а повышение вообще не видит - она рост стоимости финансовых вложений не умеет считать, она их видит только в момент, когда мы вышли. А МСФО ежегодно это считает. В этом смысле для нашего вида бизнеса отчетность по РСБУ вообще бессмысленна, это просто цифры, которые можно менять местами, они не имеют экономического значения. Тем не менее, поскольку мы АО (что тоже, кстати говоря, нелепость - не должно быть в Private Equity никакого АО), мы не можем ее не предоставлять ежеквартально, и ежеквартально мы получаем претензии. Это просто один из примеров специфики PE-бизнеса. Другая специфика этого вида бизнеса в том, что general partners всегда являются частными, не бывает государственных GP. И я в переговорах с иностранными компаниями вынужден долго объяснять, что мы, к сожалению, государственная GP – и меня перестают понимать. Для них это абсурд. Иностранным партнерам вот эта специфика не понятна, у коллег из разных органов власти свои сомнения – Чубайс собрался опять что-то приватизировать? Вечно он что-то приватизирует! Вот для того чтобы соединить одно с другим, все разъяснить, потребуется еще время, и мы готовы его потратить.

- Несколько лет назад вы говорили, что обозначили для себя 2020 год в качестве горизонта личного планирования в "Роснано". Внешние обстоятельства с тех пор стали хуже, решать задачи стратегии за счет международных партнерств – сложнее. С учетом этого ваш личный горизонт не отодвинется?

- Нет. Я по-прежнему считаю, что к 2020 году, с одной стороны, важнейшие результаты 10-летнего цикла уже будут очевидны, тут время работает на нас. Чем больше его проходит, тем больше видимых результатов - построенных заводов, введенных технологий – мы можем продемонстрировать. С другой стороны, финансовое положение компании к этому моменту будет таково, что большая часть долгов уже будет возвращена, не все, но большая часть. Наконец, самое главное, к этому времени мы окончательно научимся создавать новые фонды, привлекая внешних инвесторов. Я напомню, что у нас сейчас целевая цифра - получение 150 млрд рублей внешних инвестиций в наноиндустрию России к 2020 году.

- А существование "Роснано" как госкомпании будет по-прежнему актуально после 2020 года?

- "Роснано" как limited partner, как АО - конечно. Смотрите, что создано. Мы получили изначально громадные госденьги - 130 млрд рублей, потом госгарантии, которые создали кредиты. В части капитала: мы построили заводы, мы сейчас выходим из них, и нам возвращают эти деньги. В этом смысле у "Роснано" сейчас начинается второй инвестиционный цикл, первый заканчивается. Строго говоря, через 8-10 лет следующий цикл закончится, и из него снова будет выход, но уже без всяких дополнительных госденег. Нас нет в строчке "ассигнования бюджета". Тем самым, построена "машинка", которая может каждые 7-10 лет без новых государственных денег создавать в экономике условно те же 77 заводов, 340 новых млрд рублей нового объема производства продукции, которые будут повторяться и повторяться. То есть для государства один раз вложенные деньги будут много раз работать, в идеале бесконечное количество раз, создавая каждый раз новые сектора наноиндустрии.

- У "Роснано" есть несколько активов, которые достаточно ликвидны и их можно быстро монетизировать, если есть такая потребность - миноритарный пакет в ТМК, доля в американской публичной компании NeoPhotonics. В отношении этих активов у вас какие планы?

- У нас стратегия состоит в том, чтобы выходить, когда такая возможность появляется. Тактически есть различные lock-up и другие ограничения. Но, тем не менее, стратегически мы не намерены сидеть сверхдолго в компаниях, все-таки наша задача создать, построить, довести до окупаемости бизнес и из него выходить, заново вкладывая, а не сидеть на нем. Поэтому, конечно же, будем так или иначе выходить из этих компаний, просто нужно сопоставлять сценарии выхода через просто продажу на публичном рынке или через пут-опционы с нашими партнерами. Сравнивая эти и другие сценарии, мы выбираем наиболее эффективные, но, конечно, выходы - это наша основа, мы не холдинг, это не РАО "ЕЭС". Построил, создал и вышел.

- У вас есть совместный фонд с АФК "Система", однако до сих пор ни об одной сделке не было объявлено, почему? Каковы условия запуска фонда с Ираном?

- Создание фондов - это чрезвычайно трудоемкое дело, как мы для себя поняли. Тем не менее, планы не меняются. Фонд с "Системой" создан, инвестиционный комитет работает, по-моему, сейчас рассматривается более 10 проектов. Просто в совместных фондах может отличаться информационная политика, и какие-то проекты мы можем не раскрывать.

В отношении Ирана: продвигаемся, я встречался с иранским партнером, крупной частной компанией, она нам нравится, процесс идет хорошо. У нас пока нет корпоративного одобрения, но мы надеемся выйти на подписание юридически обязывающих документов в 2017 году, и в этом же году сделаем первую сделку.

- В какой стадии у вас совместный проект с "Ростехом" по мусору?

- Он нам по-прежнему интересен. Мы же такие "маньяки" возобновляемой энергетики, в ней есть солнце - мы про него все понимаем, есть ветер - мы про него все понимаем, и есть мусор. Я считаю, что для страны это очень правильное направление. Страна должна научиться сжигать мусор, Москва и Подмосковье уже задыхаются. Технологии сжигания есть. Это такие достаточно сложные вещи с учетом жестоких требований по абсолютной очистке. Нам интересен этот проект технологически, это нанотехнологии, конечно же, потому что там фильтры, катализ, очистка - это все нанотехнологии. "Ростех" работает вместе с Минэнерго и с правительством по созданию нормативной базы, она пока еще не завершена. Надеемся, что этот проект состоится.

- Его экономическая модель именно как энергетического объекта уже понятна?

- Вот как раз параметры этой экономической модели и должны появиться в постановлении, в котором будут основные виды тарифов, вот оно и должно поставить точки над i. Пока оно еще не появилось, есть проект, и те цифры, которые в проекте, с нашей точки зрения вполне работоспособны. Просто этот проект нельзя расценивать как энергетический в чистом виде. Критики говорят, что цена киловатта установленной мощности дорогая. Да, она дорогая, но у этого объекта две цели - не просто выработка киловатт-часов, а еще и уничтожение мусора, поэтому здесь должна быть совсем другая логика. Думаю, что какие-то компромиссы появятся по этим цифрам, а они и создают основу для финмодели.

- Это будет ДПМ?

- Да, аналог ДПМ, но это более сложная система. В логике ДПМ есть тариф, но помимо этого тарифа, там есть еще и региональная компонента, которая связана с платежами регионального бюджета собственно за факт уничтожения мусора. Поэтому там более сложная финансовая модель, важнейшая ее часть - это ДПМ.

- Счетная палата осенью в докладе указывала, что у "Роснано" 21 кризисный проект на сумму около 60 млрд рублей. Еще одна претензия СП – выплата вознаграждения по убыточным проектам. Вы с этими замечаниями согласны, или это какое-то не недопонимание между компанией и регулятором?

- Счетная палата анализировала наши неудачные, проблемные проекты. Они были, мы этого не скрывали, и их наличие потребовало от нас в 2014 году создания блока антикризисного управления (БАУ). В 2016 году БАУ завершил работу, он ликвидирован, потому что все наши кризисные проекты были к этому моменту реструктурированы, а цели, стоявшие перед подразделением, выполнены. Счетная палата по природе своей именно эти проблемные проекты прежде всего анализировала, это нормально, и в этой части у нас не может быть ни претензий, ни разногласий. Счетная палата создана не для того, чтобы представлять к званию Героя России, а чтобы неудачи искать.

А спор у нас был вот про что. Мир считает фундаментальной основой PE-бизнеса портфельный принцип. Смысл состоит в том, что всегда у тебя в портфеле есть проекты неудачные, есть средние, есть удачные, а есть еще и прорывные, и нужно оценивать, конечно же, по всему портфелю, а не по отдельным проектам. Да, нас можно и нужно ругать за неудачи, только итоговую оценку нужно делать по портфелю, и вот в этой точке у нас "искрило", что называется. Когда мы слышим логику – ребята, у вас такой-то проект неудачный, а вы получили на него госгарантии такого-то размера, следовательно, эти гарантии под высоким риском невозврата – вот с этим мы не можем согласиться. Потому что гарантии мы получаем от государства не на проект, а на портфель, и в этом портфеле неудачи должны быть компенсированы удачами. Вероятность риска для госгарантий нужно оценивать по портфелю в целом, это суть бизнеса, не проектная, а портфельная. Про вознаграждения за реструктуризацию кризисных проектов - это была в целом справедливая критика. Мы изменили и методологию подсчета, и само название (success fee). Мы отчитались перед СП, и часть наших исправлений она приняла, часть еще остается у них на контроле, но надеюсь, что мы сумеем их снять.